В Чернобыле работали по принципу: «Если не я, то кто?»

Оканчивал Владимир Васильевич Казанское танковое училище, по специальности – инженер колесно-гусеничных машин. Как по инженерной части, так и по службе быстро стал проявлять недюжинные способности. Потому и военная карьера сразу пошла в гору, к тридцати годам он был уже  майором. И доверяли молодому офицеру командование крупными танковыми подразделениями.

В Чернобыль 31-летнего майора Никитина направили из Караганды. На месте ему вверили поливомоечные машины, краны и бульдозеры, по десять единиц. Надо было следить, чтобы вся техника вышла на работу, и чтобы потом вся вернулась. Когда большая часть машин вышла из строя, Никитина направили в Иваново за комплектующими. Ждали его в лучшем случае через месяц. Каково же было удивление начальства, когда напористый офицер вернулся с двумя кранами и платформой запчастей меньше чем через неделю.

Люди на ЧАЭС вкалывали по принципу: «Если не я, то кто?». Владимир Васильевич быстро сумел найти подход к «партизанам» (так в СССР называли призванных на воинскую службу резервистов). Он прекрасно понимал, что это не кадровые военные, не солдаты-срочники, с ними надо по-другому. В шоферах у него значился бывший уголовник, отсидевший за воровство. Сначала Никитин удивился – надо же, каких ребят Министерство обороны призывает! Потом оказалось, что все «партизаны» этого Петровича слушались и уважали. Владимир Никитин влиял на подчиненных через него: Петрович, мол, надо сделать то-то и то-то. Он в ответ: сделаем, командир! Ты только вот матом – не надо, не люблю. Ну как такого не зауважать?

– В обиходе принято говорить: урка. Но ведь он порядочный человек! – рассуждает Владимир Васильевич. – Он мне говорил: я тут не за медаль работаю. Вот она, Россия-матушка! Да даже если бы я его представил к медали, кто б его наградил!

За семь месяцев командировки Никитин насмотрелся всякого. На его глазах вертолет, засыпавший реактор специальной смесью со свинцом, рухнул в энергоблок, от порыва ветра зацепившись свисавшим под брюхом контейнером за стрелу крана. Порой у ликвидаторов, изрядно хватанувших радиации, начиналось кровотечение носом, горлом или из ушей. Но, будучи оптимистом, Владимир Васильевич предпочитает вспоминать позитивные моменты.

Как-то ехали они вечером за пределами зоны отчуждения. Вокруг тишина, ни души, лес стоит затихший и мрачный. Так и кажется, что вот сейчас на опушку выйдут партизаны – не ликвидаторы, а настоящие лесные жители, с ППШ наперевес.

И точно: стоит какой-то дедок, голосует. Оказалось, в Зоне у деда в огороде зарыто, как он сказал, три бутылки водки. Выручить их никак, поскольку не пускают. А какой же русский человек водку-то бросит! Вот и договорились помочь деду, провезти его в Зону и вернуть, где взяли. За одну из бутылок в качестве магарыча.

Остановились у брошенного дома, хозяин пошел копать. Пять минут проходит, десять, пятнадцать, – нет деда. Ну, стало быть, обманул, старый хрыч! Вылезли из машины, пошли в огород.

Еще издали видят – копает хозяин.

– Что так долго-то?

– Да вот, две достал, последняя осталась.

Пригляделись, а рядом с дедулей две здоровенные бутыли, литров по 50.

– Как же ты, отец, попрешь их?

– Ничего, свое не тянет!

Окончание командировки у Владимира Никитина выдалось, можно сказать, случайным образом. Началось все с вопроса одного из офицеров-ликвидаторов: «А где же анализы?». Каждую субботу в четыре утра у Никитина и его сослуживцев брали кровь, из пальца или из вены. На расспросы, что это за анализы, никто из военных медиков не отвечал. Образцы просто куда-то увозили – и с концами.

Тогда Владимир Васильевич решил: «Дай-ка проконтролирую, куда они едут». Пристроился на своей машине с пропуском-«вездеходом» в хвост колонны, и так доехал до гомельского госпиталя. Там препараты выгрузили. Никитин договорился с местной медсестрой (сладенькое они все любят), та переписала ему результаты анализов шести-семи офицеров, он повез их на станцию переливания крови. Тамошний доктор взглянул на результаты, довольно развернутые, и сделал однозначный вывод: «Это мертвый человек. Большинство показателей не совместимы с жизнью». И у всех примерно та же картина.

Через неделю, когда снова приехали за анализами, Никитин подошел к старшему и спросил:

– Для чего анализы-то собираете?

– Вот смотри, – отвечает. – Этот докторскую пишет, тот вон кандидатскую…

Видя такое дело, пошел Владимир Васильевич в отдел кадров. Не пора ли, говорит, мне отсюда ехать?

– Да не вопрос! Месяц прошел уже?

– Какой месяц? Я тут семь месяцев сижу!

– Фамилия? – насторожился кадровик.

Никитина в списках не оказалось. Как и нескольких других офицеров. Про них просто забыли. А потом, при оформлении документов, еще и месяц из чернобыльского стажа потеряли. На Чернобыльской АЭС в качестве ликвидатора Никитин находился по документам с 15 мая по 15 ноября 1986 года, реально же – с 30 апреля по 30 ноября 1986 года. В части удивляются: где ты был целый месяц? Владимир Васильевич иронизирует: а ведь действительно – где?

– Я состоял 14 лет в партии, добросовестно выполнял все буква в букву, – говорит Никитин. – Я обожал эту структуру, потому что считал ее некой перспективой человеческого бытия. Я этому верил. А в Чернобыле я столкнулся с тем, что слова расходятся с делом. И мне стало страшно.

И вот Владимир Никитин в аэропорту. Одежда фонит, в аэропорт милицейский старшина не пропускает. И регистрацию на рейс Киев-Караганда уже объявили. Старшина, проникнувшись положением, побежал искать хоть какую-то одежду. На дворе конец ноября, пять градусов тепла, а в Караганде все 25 со знаком «минус». Карауливший Никитина сержант позволил ему позвонить, чтобы там встретили с одеждой.

Жены дома не оказалось. Пришлось звонить товарищу, Андрею Беляеву. В Чернобыле он был «партизаном», Никитин представил его к медали как своего подчиненного. В Караганде товарищ работал завотделом Обкома партии, и был очень рад представлению, которое рассматривал как толчок к карьерному росту. Так что лишних вопросов задавать не стал, только выяснил номер рейса.

Тем временем вернулся старшина с обновками. Они придали майору Советской Армии довольно брутальный облик. Полукеды без шнурков на босу ногу. Классическое трико с оттянутыми коленками и лямочками, болтающимися на икрах ввиду несоответствия размера. Имидж прожженного уголовника гармонично дополнял видавший виды замасленный ватник на голое тело, недвусмысленно источавший аромат солярки.

Посадка уже закончилась, трап убрали. Но чернобыльцу, понятно, пошли навстречу, и борт тормознули на рулежке. Можно только догадываться о чувствах пассажиров, рейс которых бессовестно задерживают, когда к их самолету подлетел милицейский уазик, и из него десантировался отъявленный рецидивист. В довершение рецидивисту пришлось чинно прошествовать через весь салон в хвост, сражая несчастных попутчиков солярным амбре.

Молоденькая стюардесса уселась рядом. Минут двадцать не спускала испуганных глаз с подозрительного пассажира. Но стоило тому объяснить ситуацию, как все переменилось. Девушка принесла голодному чернобыльцу кучу снеди, и даже винца из каких-то загашников экипажа. И на весь оставшийся полет Владимир Никитин обрел интересную собеседницу.

Здесь, вероятно, следует напомнить, что для остальных пассажиров он оставался уголовником. И вот лайнер сел, зарулил и остановился. Трап еще не подали, а к самолету метнулся эскорт из нескольких черных «Волг». Командир экипажа объявляет: «Пассажир, который садился в Киеве последним, вас ждут». Сытый и довольный жизнью «пассажир» проделывает путь через весь салон в обратном порядке, у трапа командир душевно с ним прощается (ему-то уже все объяснили по радио), пропускает вперед. А в это время из «Волг» выскакивают друзья-товарищи того самого обкомовца Андрея Беляева. С цветами и шампанским…

На четвертый день по прилету в Караганду Владимир Никитин встал поутру, побрился – и все. Больше ничего не помнит. Придя в себя, обнаружил, что в чувство его пытается привести начальник медицинской службы. На голову будто обруч надели. Руки как-то странно покраснели, словно при обморожении.

В нескольких карагандинских больницах диагноз поставить не смогли. Дальше были долгие восемь месяцев мотаний по госпиталям. По большей части это время Владимир Васильевич провел в алма-атинском госпитале. Диагноз по-прежнему поставить не могли, от уколов живого места не было. Все тело покрылось чирьями, кожа отставала лоскутами. Все соседи по палате переселились, не в силах выносить запах гноя. Никитин решил, что он уже не жилец. Тем более, что от жены из Караганды стали приходить известия о смерти то одного, то другого его чернобыльского соратника, хотя уезжали они на два месяца раньше.

На майские праздники начальник кожно-венерологического отделения принес трехлитровую банку какой-то вонючей гадости, и стала медсестра эту гадость Владимиру Васильевичу в кожу втирать. Через полмесяца признаки странной болезни оставались только на ногах ниже колен. Вскоре исчезли и они.

Никитин поинтересовался у начотделения, что же это за мазь такая целебная. Лучше бы он не спрашивал. Старая-старая бабка где-то в горах кормила собак какими-то только ей ведомыми травами. Потом собак умертвляла и, когда они начинали разлагаться, что-то там собирала из останков, как-то еще перерабатывала, – и, вуаля, готов чудодейственный эликсир! Зато к концу мая кожа у Никитина стала – хоть загорай.

При всем при этом зла на Чернобыль Владимир Васильевич не держит. Энергичный и деятельный, инвалидность он оформлять не стал. Хотя последствия болезни преследуют его до сих пор.

– Шкура с меня ползет капитально и сейчас, когда весна-осень, – рассказывает Владимир Никитин. – На любую химию тут же реагирует. Не могу с машиной заниматься, потому что там масло, хотя обожаю это дело.

Однако на жизнь Владимир Васильевич не жалуется. Пенсии ему хватает. Добротный двухэтажный дом построил собственными руками – мало того, по собственному проекту. Мебель тоже самодельная. Теперь вот сыну помогает с ремонтом жилья. Потому что главный его принцип – не сидеть без дела. И оставаться человеком.

Владимир Чичинов.