Игорь Корнелюк: «Мне нравится Эминем»

 

Вчера в Липецком областном центре культуры и народного творчества выступил музыкант, певец и композитор Игорь Корнелюк. Исполнитель хитов «Город, которого нет», «Билет на балет», «Дожди», «Клёво», «Возвращайся», «Ходим по Парижу», автор песен к фильмам «Идиот», «Мастер и Маргарита», «Бандитский Петербург», «43-й номер», «Честь имею» и многим другим охотно общался с публикой в зале и отвечал даже на очень личные вопросы, которые присылали в записках: например, у артиста поинтересовались, что он ест и пьёт. 

– Всё самое прекрасное на свете либо противоестественно, либо безнравственно, либо ведёт к ожирению, – признался Корнелюк. – Периодически я пытаюсь бороться с лишним весом, но чтобы это делать успешно, надо иметь время и тратить много сил. А я встаю в 6 утра и иду работать, и только ночью выбираюсь из студии, побросаю что-нибудь в себя и спать. Сейчас пост, и я пощусь. Я не ем скоромного во все постные дни и не пью спиртного много лет. Но вообще «пожрать» люблю… 

Игорь Корнелюк рассказал, что помог в раскрутке только одной молодой группы – «Чай вдвоём», что перед написанием музыки к фильму «Мастер и Маргарита» просил благословления у Патриарха Алексия II, что после песни «Город, которого нет» получил 150 тысяч писем, и что у её текста есть второй вариант, что сейчас работает над музыкой к картине «Львы, Орлы и Куропатки» Виталия Мельникова о последних днях жизни Чехова – успеть написать саундтреки он должен к 10 апреля…  

А ещё музыкант много шутил: прямо на первых минутах выступления признался, что является представителем секс-меньшинств на нашей эстраде (мол, тех, кому нравятся женщины, в шоу-бизнесе, действительно, мало), а ещё посвятил одну из своих новых песен Михаилу Ходорковскому. В композиции в честь опального олигарха были примерно такие слова: «Если вы богаты, вы миллионеры и магнаты – это хорошо, только иногда делиться надо» и «Давно пора уже с деньгами попрощаться и думать о душе». О чём думает сам Игорь Корнелюк корреспондент GOROD48 узнал после концерта.  

 – Игорь Евгеньевич – вы родом из Белоруссии. Говорят, там сейчас появились «чёрные списки музыкантов». «Ляпис Трубецкой» и Шакира уже отказались давать концерты в этой стране, британский актёр Джуд Ло тоже выступил с протестом. Как вас там принимают?

– Ну, летом я был в Белоруссии на «Славянском базаре», потом ещё несколько раз выступали. Я вообще очень люблю Белоруссию. Всё-таки это место, где я родился. Белоруссия вся какая-то ухоженная, чистенькая. И я очень люблю белорусский язык, хотя, пока я там жил, я его не любил. Но с годами я всё больше и больше нахожу в нём какую-то удивительную поэзию и прелесть. Я даже знаю много стихотворений на белорусском. 

– Лукашенко вас приглашает на какие-то мероприятия?

– Нет. Должен сказать – я человек аполитичный. Иногда, даже если хочется заорать благим матом и пойти на площадь – у меня, к сожалению, нет такой возможности: мне работать надо. И в этом тоже есть какая-то гражданская позиция. Мне кажется, очень многие беды и проблемы нашей страны, от того, что люди сидят не на своих местах. Управленцы, в основном, занимаются распилом, а работать как-то не очень хотят. Если бы на месте того или иного министра сидел другой человек, который, сегодня, может быть, работает знатным оленеводом, было бы всё по-другому. Я не случайно рассказывал на концерте по друга-гитариста Володю, который занимается Бог знает чем, но он гитарист от Бога! Каждый человек должен быть на своем месте.

– У вас были когда-нибудь проблемы с цензурой?

– Были. Я начал работать на заре перестройки, но я застал худсоветы. Было – рубили. По молодости я любил порычать на гитарах, и, бывало, рубили, да. Я застал разные худсоветы. У меня была одна из первых профессиональных работ в кино, и я помню, что на обсуждении фильма меня очень ругали. Все говорили режиссёру: «Яша – вы такой талантливый человек, у вас такой лирический фильм. Он такой наполненный получился, всё так хорошо. Но музыка – это же какой-то ужас: барабаны, барабаны…» Хотелось спросить у членов худсовета, а что же делает лиризм картине, что же её эмоционально наполняет, если не музыка?

– Накануне в Москве попрощались с Александром Барыкиным. Вы были с ним знакомы?

– Я бесконечно любил и уважал этого человека. Саша был одним из пионеров, он начинал в те времена, когда из оборудования в нашей стране был только утюг, отвёртка и кирзовые сапоги. И это поколение людей-музыкантов – я имею в виду таких, как Саша Барыкин, как группа «Воскресенье», как Володя Кузьмин – они были первыми и как-то умудрялись играть. Саша, несмотря на то, что был очень болен в детстве – у него были проблемы с дыхательными путями, – переборол это, стал петь. Боже мой – как он пел! Известие о его смерти пришло в субботу, и я вспомнил: у Давида Тухманова был такой альбом – назывался «По волне моей памяти» – это был великий альбом, может быть, лучший альбом в этой стране, лучше никто не написал ни до, ни после, есть такая песня – четвертая на первой стороне. Называется «Приглашение к путешествию»: «Дитя-сестра моя, уедем в те края, где мы с тобой не разлучиться сможем» – это пел Саша Барыкин, и как он проникновенно это спел! Ну и конечно, в 80-е годы у Саши было целое созвездие замечательных песен – этот «Букет» знаменитый, «Аэропорт». Понимаете, он настоящий был. Знаете, я для себя музыку не делю на жанры, меня бесит, когда музыканты встречаются, особенно на западе, и первый вопрос: «Ты какую музыку играешь?». Я сразу готов задушить. Это как: «Ты какие цветы любишь?» – «Тюльпаны, и кроме тюльпанов ничего». Пусть на клумбе разные цветы растут. К чему это я всё? Мы говорили о Саше Барыкине. Так вот, музыку я делю на мёртвую и живую. Когда музыка одухотворена – ты сразу слышишь. С первых звуков слышишь, что они наполнены энергетикой, эмоциями, какой-то внутренней силой, правдой жизненной. Музыка Саши – она именно такая. Он разный, интересный, бескомпромиссный. Я был шокирован известием о его смерти, и когда в субботу позвонили журналисты и попросили прокомментировать – у меня просто трубка выпала из рук. Очень жалко, что такие люди уходят. 

– На концерте, по большей части, были женщины. И вы их сегодня удивили, выведя на сцену и представив супругу Марину, с которой прожили вместе почти 30 лет. В чём секрет семейного счастья? Ведь для артистов 30 лет вместе – это очень много! 

– Я открою секрет. Когда говорят, что всё зависит от обоих супругов – не верьте. Всё зависит только от женщины. Почему говорят: женщина – хранительница домашнего очага? Если у женщины есть что-то в голове, если она умна, и главное – если она хочет сохранить семью, семья будет сохранена. От мужчины здесь не зависит ничего. Так что этот вопрос нужно адресовать к Марине. Её выдержка, её такт, её ум и позволили нам так долго быть вместе. И я, действительно, благодарю Бога за то, что она у меня есть. 

– Как происходит рождение музыки для фильмов? Читаете сценарии, смотрите готовый фильм? Где черпаете вдохновение? 

– Для музыки в кино есть один критерий: она работает или нет. Есть какие-то вещи, которые я сочиняю до съёмок: когда поёт в кадре актёр, или если танец или какая-то важная сцена, где важен темп и ритм музыки, чтобы движения в кадре совпадали. Писать до проще. Тогда я перекладываю задачу на плечи оператора, режиссёра. Я вам музыку дал – давайте, ваяйте. А вот когда ты смотришь кадры, тут начинается самое сложное. Музыка должна соответствовать мизансцене, работать в кадре. Когда я искал главную тему к музыке к «Тарасу Бульбе», я столкнулся с неразрешимой проблемой – по сценарию, запорожцы идут бить ляхов, нужно было написать героическую песню, а я вдруг понял, что героической составляющей в нашей современной жизни нет вообще. А я должен написать честно. Это не лубок, не фарс. Я должен написать музыку, в которой героика без сарказма, без стебалова, без какой-то издёвки. Я помучился страшно. Когда поиск длится месяц, 2 месяца, ты перестаёшь есть, спать, уже ни о чём не думаешь, превращаешься в не совсем здорового психически человека. Выход я нашёл неожиданный – через средневековую готику. Я написал марш XIV века, пригласил хор Валаамского монастыря. С Достоевскими я думал, сойду с ума. Когда я искал музыку, тему – было ощущение, что я вырыл лопатой Ленинградский метрополитен. Мне хотелось написать музыку простую, прозрачную, без поворотов, и чтоб в ней был Петербург XIX-го века и один из самых сложных образов в мировой литературе – образ князя Мышкина. Мне каждую ночь снился Фёдор Михайлович! Он сидел и надо мною глумился, раздавал карты, улыбался, он мне показывал язык…И это было каждую ночь. Но потом я нашёл 4 ноты и родилась мелодия. В эту ночь Достоевский приснился мне последний раз, грустно посмотрел на меня и сказал – «Молодец, очкарик!». На следующий день мне нужно было показывать музыку режиссёру – и я был совершенно спокоен. А до этого я хотел снять трубку и сказать: «Ребята, извините. Вы ошиблись с композитором – я не справляюсь». Марина не даст соврать.  

– А когда писали музыку к «Мастеру и Маргарите», не было какой-то чертовщины?

– Нет. Мне рассказывали все эти истории. Я помню безумные круглые глаза друзей и знакомых: «Ты взял писать музыку к «Мастеру»?», и я в глазах читаю, что я уже покойник. Но я боялся не мистики, я боялся другого. И поэтому не очень хотел. Но Владимиру Бортко нужно отдать должное – у него собачья интуиция, и он мне позвонил – «Что случилось», приехал. Я думал, как бы так отказать, чтобы человек не обиделся. Но уже через полчаса споров я взялся за эту работу. 

– К голливудским фильмам хотелось бы что-либо написать?

– И да, и нет. Да потому, что Голливуд – это выход на мировой кинематограф. А нет потому, что последние годы американское кино превратилось в иллюзион, это нечто среднее между фокусником и каруселью. Это аттракцион, который имеет мало отношения к искусству, индустрия, где зарабатывается много денег, где всё поставлено на поток, там всё в клише – и операторских, и актёрских, и сценарных. Вы включаете кино и после первых 2 фраз знаете, что будет и чем кончится. И музыкальные клише. Причём музыка здорово работает в картине, но уж больно как-то одинаково во всех фильмах. Мне в этом смысле больше нравится европейское кино. Нино Рото, который с Феллини работал, Эннио Морриконе, Генри Манчини, или Владимир Косма, наши композиторы Соловьёв-Седой, Оскар Фельцман, Геннадий Гладков, Алексей Рыбников, Эдуард Артемьев, Исаак Дунаевский – это фантастика – как человек работал! Вот такой путь, когда музыка не является топёром, не рассказывает зрителю – сейчас будет страшно, не иллюстрирует, разжёвывает для дураков. У этих композиторов не так – у них музыка самостоятельная, это отдельный пласт, который идёт параллельно, голос авторов, создателей, который может комментировать происходящее, а может, наоборот, идти в разрез. Для меня высший пилотаж, когда музыка идёт контрапунктом: когда на экране происходят страшные вещи, а музыка – светлая-светлая, и сразу появляется двойное дно, глубина, философия, и жизнь продолжается. Мне нравятся, когда пишут крупно, большими мазками. Так что в Голливуде если в хорошем проекте делать штучную работу – то хотелось бы, а на поток – нет. 

– Вы питерский музыкант. Сейчас на российской эстраде зажглась новая звезда из северной столицы – Елена Ваенга. Приходилось с ней работать, и в чём, на ваш взгляд, секрет её успеха?

– Для меня она не новая звезда – я Лену знаю очень много лет. Она долго к этому шла, стремилась в отличие от меня, который, наоборот, от этого всего абстрагируется. Желаю Лене творческого долголетия, а это не просто – особенно в наше время. На мой взгляд, она выгодно отличается от многих – у неё своя стезя. Хочется сказать, что она поёт шансон – но шансон у нас стал тюремно-уголовной лирикой. А у неё настоящий русский шансон или, был такой жанр, – русский городской романс. Он появился ещё в XIX веке, и очень долго жил. Последним представителем такого амплуа была Клавдия Ивановна Шульженко. Мне бы хотелось Лене пожелать, чтобы она достигла таких же актёрских высот в понимании того, что она поёт, как Клавдия Ивановна. И чтобы была хорошая музыка – это самый большой дефицит. Музыки много, а хорошей почти нет. 

– Ретро и музыка 80-х переживают сейчас очередную волну популярности. Как думаете, почему, и долго ли это продлится?  

– 80-е годы были другие. Это была оттепель, очень весеннее время. Мы были тогда молодыми, не думали ни о славе, ни о популярности, не думали о деньгах. Нам просто очень хотелось творить! В городе были 2-3 студии, и они были расписаны по часам. Мы все варились в одном котле, делились находками, подстегивали друг друга. Мы были романтиками. И это ощущение времени заложено в той музыке. А сейчас так: я романтик, но стою 5 тысяч долларов, другой романтик за «трёху», третий – бесценен. Много прагматической составляющей стало. И это слышно. Это первое. А второе то, что песни сейчас пишет каждый, а человек зачастую не может адекватно оценить то, что он делает. Ему кажется – это супер, и он хочет сделать это достоянием многих. В этом нет ничего плохого, за исключением одного – маленькие дети не должны учиться на низкопробных подделках, а это всё звучит изо всех дыр, и они это впитывают. А мы-то учились на «Битлах». Это время: жанр песни в жутком кризисе во всём мире. На мой взгляд – он умер. Песня умерла, её нет. И конкурс «Евровидение» – самое лучшее подтверждение моим словам. Все страны посылают лучших – вы послушайте этих лучших! Волосы дыбом встают. Бывает 1-2 более-менее приличные песни, но шедевров там нет. Песня в глубоком загоне. Почему люди ищут новые формы, почему попадаются интересные рэперы? Они – как футуристы, как Блок, как Хлебников. Мне Eminem нравится, он талантливый. Это не моё, но это такая форма. И мне это нравиться, я отдаю должное. Мне кажется, выиграет тот, кто найдёт какую-то совсем новую форму. Или произойдёт новый виток, который всё всколыхнет, подстегнёт, и тогда будет что-то хорошее. А бороться с этим не надо – время такое. Мы вообще стали другими: перестали читать книги, стали весьма прагматичными: приходим домой, включаем телевизор, хотим, чтобы нам пощекотали нервы блокбастером, но чтобы не слишком пощекотали – чтобы чуть-чуть заинтриговали, и чтобы мы забыли это за ночь. Спрос определяет предложение, поэтому появляются однодневное кино, однодневные песни, однодневное искусство, которое становится прикладным, сиюминутным, на потребу. Потому что поход на вернисаж требует усилий со стороны зрителя, проникновения, надо понять, что художник хотел сказать, прочитать настоящий роман Фейхтвангера – тоже требует каких-то усилий. А мы этого не хотим. Мы превратились в общество потребителей. Это всё американская идеология капитализма. И так во всем мире. Но человечество многое переживало. И как птица Феникс из пепла восставало, и всё было хорошо.