Побег из концлагеря

 

К 65-летию великой Победы GOROD48 продолжает публикацию воспоминаний участников и современников Великой Отечественной войны. Сегодня мы предлагаем рассказ Владимира Беспяткина, который в 12-летнем возрасте оказался в детском концлагере в украинском городе Енакиево.

немецкой приют 

Владимир Беспяткин родился в Курской области в 1931 году. Тогда же, в начале тридцатых годов его родители по вербовке уехали на Украину строить Енакиевский металлургический завод. В тридцать седьмом умерла его мать, Владимира, его сестру и двоих братьев воспитывал отец. 

- В 1941 году моего отца и старших братьев – Николая и Виктора призвали на фронт, а я и моя младшая сестра, 5-летняя Лида, остались одни, - вспоминает Владимир Ильич.

- К осени 1941-го Донбасс оккупировали немцы. Жили мы с сестренкой в заводском бараке, а чтобы не умереть с голоду попрошайничали хлеб у оккупантов. Немцы попадались разные, иные всегда готовы были помочь голодающим детям, но были и такие, что отшвыривали нас пинками. Больше просить было не у кого – мужчины на фронте, оставшиеся женщины и дети сами жили впроголодь. Иногда во время бомбежек убивало скот - лошадей, коров, тогда я отрезал от туш куски мяса, и нам с сестрой еды хватало на несколько дней.  

Однажды, когда я пошел за едой к немцам, меня остановили полицаи. Меня арестовали и сказали, что теперь, ты, мальчик, будешь жить хорошо и ни в чем не нуждаться, не попрошайничать, а жить при немецком порядке. Полицаи отвели меня в здание бывшего енакиевского детского дома, который уже был обнесен забором с колючкой. Сюда немцы свозили всех бездомных детей, обнаруженных в округе. Ребятишек было много – дети в спешке забранных на фронт, угнанных на работу в Германию, отставшие от поездов и потерявшиеся. 

Когда полицаи меня арестовывали, я умолял их меня отпустить, и желая вызвать жалость, проговорился, что дома меня ждет маленькая сестра. Так что вскоре и пятилетнюю Лиду полицаи доставили в этот приют.

В детском доме мы жили впроголодь. Кормили нас главным образом варевом из горелого зерна, с сожженных при отступлении Красной армии полей. Главным персоналом приюта были эсэсовцы. Как я узнал потом, среди них было много медиков. Заведующей детским домом они назначили немку из колонистов Поволжья, которую все звали фрау Бэтта. Но об этой женщине у меня, несмотря ни на что, теплые воспоминанья. 

- Фрау Бэтта относилась к детям с теплотой, - вспоминает Владимир Ильич. – По всему было видно, что эсэсовцы доверяют ей лишь присмотр за нами, не более того. Когда меня только привели в детдом, я заметил там большую группу малышей. Через некоторое время вся эта группа куда-то исчезла, и я спросил фрау Бэтту: «Куда делись маленькие?». Она поспешно закрыла мне рот рукой и сказала, чтобы я больше никогда не спрашивал об этом никого, и попросила вообще не заикаться о тех малышах, а у самой на глаза навернулись слезы. 

изолятор без выхода

- Обязанности воспитателей в приюте исполняли вооруженные эсэсовцы. Я впервые здесь увидел немецкий порядок – зверства немецких солдат. За малейшую провинность немцы нас наказывали пинками, оплеухами, а то и били прикладами винтовок. Но главный страх нам вселяло слово «изолятор». 

Жили мы на втором и третьем этажах здания, а изолятор располагался на первом. Он всегда был полон, в него попадали как воспитанники детдома, так и дети, которых привозили сюда с улиц украинских городов, всего Донбасса. Как выяснится потом, в изоляторе у детей забирали кровь для раненых немецких солдат, и проводили над ними какие-то медицинские опыты. Детей, попадавших в изолятор, я уже никогда больше не видел. Кроме того, я заметил, что приют является еще неким фильтрационным пунктом для еврейских детей.

К евреям в приюте было особое отношение. Их сразу же вычисляли среди новоприбывших и препровождали в изолятор. Временами в приют привозили уже «отфильтрованные» партии маленьких евреев, которых сразу отправляли в изолятор. Из изолятора ежедневно выносили деревянные ящики, складывали в коридоре и на улице. Затем на подводах увозили в карьер неподалеку от металлургического завода и там штабеля из ящиков поджигали огнеметом, так что от них и от того, что было внутри оставался один пепел, который тут же закапывали в отвал карьера. Как-то я догадался, что было в тех ящиках, но боялся признаться в этом даже самому себе.

Однажды я оказался свидетелем страшной сцены. Эсэсовец заметил в группе детей мальчика – еврея. Немец тут же схватил его за курчавые волосы, выхватывая из толпы, но мальчишка укусил фрица за кисть. Эсэсовец поднял мальчика за шиворот, как котенка и со всей силы швырнул в окно. Мальчик, выбив раму, вылетел с третьего этажа и упал на землю, где бегали немецкие овчарки и ходили солдаты. 

В другой раз свидетельницей такой же страшной сцены стала моя сестра. Она мне об этом потом рассказывала. При построении, немец заметил за ее спиной черненькую девочку. По всему было очевидно, что немцы каким-то образом ранее не заметили еврейского ребенка. Гитлеровец без слов достал из-за пояса штык-нож и перерезал девочке горло, задев при этом и мою сестренку. У Лидии на всю жизнь оставался шрам на скуле.

за воровство – в изолятор

- Голод в приюте заставлял нас выпрашивать пищу у редких прохожих, протягивая руки сквозь доски забора и колючую проволоку, - вспоминает Владимир Ильич. - Но таким образом редко, что нам перепадало. Потом я нашел способ добывать пищу в немецкой конюшне, которая располагалась неподалеку от корпуса детдома. Ждал, когда часовой отвлечется, и пробирался в конюшню через лаз. Там из кормушки насыпал отрубей и нес их в приют. Однажды, весной 1943-го выбираясь из лаза, я наткнулся лицом на ствол автомата часового и был помещен в тот самый изолятор. Помню, что фрау Бэтта меня только пожалела и шепнула, что постарается помочь. 

Изолятор был забит детьми «под завязку» и нас с еще одним мальчиком поместили в комнату медсестры. В тот же день у паренька-соседа взяли кровь, и он, обессилевший, сразу уснул. Меня же раздели и кисточкой с металлическими ворсинками, царапая, провели несколько раз по голому телу. Несколько часов спустя все тело покрылось волдырями, тут же превращающимися в струпья и я понял, что это конец, скоро меня вынесут из изолятора в деревянном ящике и сожгут в карьере. В тот момент я решил сбежать. 

побег

- Уже сейчас, множество раз проанализировав ту ситуацию, я уверен – мне помогла фрау Бэтта. Ночью, медсестра охранявшая нас, как-то картинно заснула, громко храпя, словно специально. И самое главное – окно ее кабинета было открыто! Я встал и попробовал разбудить мальчика, у которого выкачали кровь, но он оказался мертв. Тогда я в одиночку, на цыпочках пробрался к окну и, перемахнув через подоконник, был таков. Мне повезло: я не нарвался на часовых и собак. Я пополз до забора, где была небольшая щель, прикрытая доской. В нее пролезала только детская рука, когда мы просили еду у прохожих. Даже сейчас я не перестаю удивляется – как мне удалось протиснуться в ту щель. Хотя, все-таки, я же был худой как скелет. И вот я оказался на свободе. Несколько часов, скрываясь, где ползком, где перебежками, я продвигался в сторону железнодорожной станции Щебенка, где постучался в первый же попавшийся дом.

вторая мама

- Дверь мне открыла женщина, у которой я первым делом попросил поесть. Она посмотрела на меня, а я весь был покрыт струпьями с ног до головы... и оставила у себя. Эта женщина стала для меня матерью. Звали ее Ирина Митрофановна Омельченко. 

После побега Ирина Митрофановна ходила к приюту- концлагерю и передавала еду моей сестре, а однажды набралась смелости подойти к фрау Бэтте и на свой страх и риск попросить у нее мою метрику, ведь хоть какие-то документы были мне необходимы. Фрау Бэтта, узнав, что я жив, очень обрадовалась, пошла в свой кабинет, вынесла метрику и передала Ирине Митрофановне. Кстати, это является загадкой всей моей жизни - ведь все документы на загубленных фашистами детей уничтожались.

Удивительной женщиной оказалась и Ирина Омельченко. За время оккупации Енакиево, до осени 1943-го года, она помогла отправить в отдаленные хутора Донецкой области множество детей. После освобождения Красной армией Енакиева, Омельченко забрала в свою семью и мою сестру Лиду, чудом выжившую в немецком детдоме. В доме Ирины Митрофановны мы прожили до 1951 года, пока меня не призвали в армию.

После службы в авиации Владимир Беспяткин поселился в Липецке и проработал на заводе «Свободный сокол» сорок лет. Его отец погиб под Орлом. Оба брата вернулись победителями. Следы от фашистского эксперимента в изоляторе, который после освобождения Енакиева был признан детским медико-эксперементальным концлагерем, остались у него на всю жизнь. На теле Владимира Ильича периодически появляются струпья, а диагноз врачам так и не удалось поставить.

В 1998 году Владимир Ильич побывал в Енакиево, и увидел, что на месте массовых захоронений сотен еврейских детей нет даже маленького памятника: там построены гаражи. Сейчас он горько сожалеет, что в свои 79 лет, у него нет возможности поехать в независимую Украину и восстановить справедливость.

Никита Воробьев