Федор Прокопович Голубин с детства мечтал о небе. Мастерил самолеты на родине, в Архангельской области, а однажды его поднял в небо полярный летчик. Но мечтам не суждено было сбыться, Архангельский аэроклуб расформировали, и учиться управлять самолетами стало негде. Накануне же войны судьба распорядилась так, что он сел за руль автомобиля. Так и доехал на полуторке по дорогам войны гвардии сержант Федор Голубин до Берлина и продолжал «крутить баранку» вплоть до 1990-го.

полеты в заполярье

Детство Федора Голубина прошло в Заполярье, на берегу Белого моря, в деревне Нижнее Золотица Архангельской области. Кроме Федора в семье было еще восемь детей. Там же в Золотце Голубин окончил четырехлетку и перебрался к дяде в Архангельск, продолжать образование в семилетней школе.

Шли 30-е годы. ОСОАВИАХИМ, Чкалов, челюскинцы, Папанин и Водопьянов, подвиги советских летчиков в небе Испании – этим болели все мальчишки того времени. Федор Голубин не был исключением. Небесная болезнь довела его до строительства собственного самолета.

- Надоело завидовать летчикам, которых, мы, мальчишки, как и сами самолеты, видели только на фотографиях в газетах, - вспоминает Федор Прокопович. – И я взял, и смастерил самолет из дерева и картона, двухместный, с крыльями, хвостам, все как положено. Хорошо не задумал спрыгнуть с ним с горы, а просто приладил к нему лыжи. Ребята толкали самолет-снегоход и мы «летали» по снежным полям за деревней. И вот однажды в небе за селом появился настоящий самолет! А летчик возьми и посади его не реке прямо за околицей. Чудо! Вся деревня сбежалась посмотреть. Но дальше произошло самое невероятное. Летчик, летавший на разведку в Белое море, увидел мой самолет, поцокал языком и спросил: «Чья работа?». Узнав, что мастер я, предложил прокатиться на настоящем самолете.

Самолет был трехместным, с креслами для летчика, механика и радиста. И вот я в кабине. Взлетаем и летим. Под нами деревня, снежные просторы, пролетели над лесом, над соседней Верхней Золотицей, прошли над Белым морем и приземлились. С тех я просто стал вставать и засыпать с мечтами о небе.

Уже живя в Архангельске, стал заниматься в авиапланерном кружке и готовился к поступлению в аэроклуб. Но, увы, не успел. Аэроклуб перевели в другой город. Как раз в это время я окончил школу и поступил в мореходку. А параллельно стал учиться на водительские права. Так стал шофером. До войны работал водителем в заготконторе местного зверсовхоза.

фотоаппарат собственной конструкции

Конструктор, хоть и не авиационный, прочно сидел в Федоре Голубине. В юности он увлекся фотографией. Но денег на настоящий фотоаппарат в его многодетной семье не было, и тогда он смастерил фотоаппарат сам.

- Сделал из дерева ящички, один размером побольше, другой – поменьше, вставил друг в друга, чтобы резкость наводить, купил линзу, покумекал, и сделал фотоаппарат, - рассказывает Федор Прокопович. – Фотоаппарат работал. Я покупал стеклянные кассеты покрытые специальной эмульсией (тогда еще пленок не было) и делал снимки.

Одна из тех, первых фотографий снятых деревянным фотоаппаратом, хранится в фотоальбоме Федора Прокоповича по сей день. На ней его родной дядя, спит, обнявшись с собакой.

война

- 22 июня 1941-го встретили сообщение о войне. Все с тревогой обсуждали выступление Молотова по радио, а я как-то не особо придал этому значения. Думал, вот недавно закончилась война с Финляндией за очень короткий срок, так и с Германией разделаемся в два счета.

В марте 1942 года, меня призвали в армию и направили в военное училище, на нынешнюю родину Деда Мороза – в Великий Устюг. Отучились мы 5 месяцев, и так как обстановка на фронте осложнялась, нас досрочно выпустили.

На формирование нас привезли в Горький, потом под Тулу, в совхоз «Диктатура пролетариата». Там спрашивали – кто кем хочет воевать. Выбор был между артиллерией, минометчиками и автоматчиками. Я выбрал военную специальность автоматчика. А когда командование узнало, что у меня есть водительские права и назначили шофером на «полуторку». Сформировали часть, я попал в отдельную роту автоматчиков 52-й бригады 15 танкового корпуса 3 танковой армии Воронежского фронта, и мы пошли под Харьков.

Я на полуторке, с ППШ за спиной, возил автоматчиков. Я еще тогда пороху не нюхал. Настоящую войну увидел под Харьковом. Немецкие самолеты бомбили деревни, мы бомбардировку переждали в укрытии, и когда отправились дальше, тут я увидел впервые убитых и раненых. Потом попал под бомбежку и сам, и вскоре привык к налетам, так как попадал по них по несколько раз в день.

Шли бои за освобождение Харьковщины. Я доставлял бойцам на передовую патроны, снаряды, перевозил своих автоматчиков, доставлял в госпиталь раненых.

Однажды попал под плотную бомбардировку. Выпрыгнул из машины, и в окопчик небольшой, и вижу - самолет летит, и бомба прямо на меня. Недалеко от окопа был овраг, и я прыгнул туда. Рвануло! Когда вылез я из оврага, гляжу – на месте окопчика, где я сидел огромная воронка…

В другой раз мы с сослуживцем пережидали бомбежку под машиной. Я лежу, голову руками закрываю. А когда немцы отбомбились, смотрю я на руки, а они все в крови. Но боли я не ощущаю, и думаю: «Куда же я ранен, что не чувствуется даже?». Поднял голову, смотрю на приятеля, а он уже готов – осколок попал ему прямо в висок. Мои руки, оказалось, были забрызганы его кровью.

В той бомбежке разворотило у моей «полуторки» радиатор, выбило лобовое стекло. Когда все утихло окончательно, пошел я по полю боя, искать другие разбитые машины, чтобы посмотреть – может у какой уцелел радиатор, стекло. Иду и вижу убитых товарищей, раненых. Позади уже следуют санитары. И вижу я: один боец с разорванным животом лежит, кишки собирает и запихивает в брюшину…

Дальше вообще страшная картина – сидит боец на земле, у него оторвало нижнюю челюсть, язык один болтается, кровь хлещет и он, смотрит на меня, говорить не может, а показывает рукой на грудь, просит, значит, застрелить его…

Другой лежит вверх спиной, я его поворачиваю, у него ровно так осколком срезало все лицо…

Ничего я не нашел тогда до своей «полуторки». Кое-как скрепил трубки радиатора, залепил их хлебным мякишем, набрал канистру воды и поехал. Приходилось то и дело останавливаться, подливать воды, да хлеб уплотнять.

Харьков взяли в конце февраля 1943-го. Под Полтавой пали в окружение. Полегло много наших, вышли из окружения лишь немногие. Я чудом на «полуторке» выбрался.

Наши, еле уцелевшие, растрепанные части послали на переформирование. Оказался я в тылу, в Мичуринске. Переформировали нас, и бросили сразу на Орловско-Курскую дугу.

Шли страшные бои. Я также как раньше мотался вдоль линии фронта, возил боеприпасы, бойцов, раненых. Видел то, что после войны в Москве в панораме Курской битвы изобразил художник. Я проезжал мимо тех самых горячих танков, лавируя между воронками и разрывами снарядов.

Там же я и потерял свою «полуторку». Мы со старшиной отвозили раненых, и, возвращаясь, встали на каком-то перекрестке. Старшина только развернул карту, чтобы определить куда ехать, как услышали вой снаряда. Еле успели выпрыгнуть и укрыться в овражке. Снаряд разорвался рядом, машина загорелась.

Лежим со старшиной, и вроде стихло все, минометчики немецкие заткнулись. Тишина. Старшина говорит: «Пойдем, может, что вытащим из машины». Только высунулись, по нам как дал пулемет. Так и сгорела наша машина там, на Курской дуге. Возвращались мы в часть где по пластунски, где пешком, оврагом. Мне, конечно, практически сразу дали новую «полуторку».

После Курской битвы наш 15-й танковый корпус переименовали в 7-ю Гвардейскую танковую дивизию.

Дальше наш путь лежал к Киеву. С новой «полуторкой» я форсировал Днепр. Соорудили плот, погрузили машину, и по проволоке, протянутой на другой берег, стали тянуть. Только в путь – немецкие самолеты тут как тут. Но все бомбы упали позади нас. Потом – минометный обстрел, и снова – мимо.

Убит я должен был быть, уже несколько раз, да видно в рубашке родился. Затем со мной произошел пожалуй, самый страшный случай за всю войну.

неравный бой

- После форсирования Днепра, получили задание идти на Белую Церковь. Вдвоем с товарищем приехали к месту назначения. В расположении части нас определили в землянку. Но ее уже заняли разведчики. Командир разведчиков приказал мне отъехать и замаскировать машину, а самим окапываться. Немцы были совсем рядом и ожидался бой. В низинке, в кустах, укрыли машину и не успели вырыть окоп, как смотрим, прямо на нас, двоих, цепью, идут немцы. Человек пятьдесят.

Мы залегли. Немцы открыли по нам шквальный огонь, не замечая, покамест, разведчиков в землянке. Что делать? Хочешь, не хочешь нужно драться. Первый шок прошел, и стали мы с товарищем лупить в ответ из автоматов. Плотненько так долбили. Несколько фрицев упали. Остальные, видя, что нас просто так не возьмешь, стали залегать. Но поливать нас огнем не переставали. Еще чуть-чуть, под таким шквальным огнем, и нас не стало бы. Спасение пришло совершенно неожиданно. Прямо сзади нас как из-под земли вырос бронетранспортер и как начал крошить фашистов…

Под прикрытием огня бронетранспортера, мы прыгнули в машину и рванули к разведчикам. Подъехали, а им тоже досталось. Командир разведчиков лежит у землянки убитый, с дыркой от пули в голове…

Взяли наши Киев, Белую Церковь. Под Львовом на нас набросились банды бандеровцев. Крови они нам много попортили, но их разметали быстро. Один случай вспоминаю всю жизнь. Гоним их, всех почти побили, а один, здоровенный дядька, бежит и бежит. В него палят из всех винтовок и автоматов, а он бежит. Весь в решето уже превратился и… бежит. Долго он уходить пытался, отстреливался. Наверное, на него весь арсенал ушел, пока не добили.

на запад

- Освободили Беларусию, перешли границу с Польшей. А там и до Германии было рукой подать. Шли так быстро, что больше доставалось тыловым частям, чем нам. Оставшиеся, недобитые немцы набрасывались на тылы и дрались зверски от безысходности.

Потом была Берлинская операция. Сразу после Берлина нас бросили на Дрезден, который взяли 5 мая. После Дрездена пошли на Прагу. Как нас встречали пражцы! Цветы, хлеб-соль. Но, командование запрещало нам брать у них продукты. Боялись, что отравлены. Но встреча была все равно не забываемой. Пожалуй, это было единственное место, где так встречали.

Там, в Праге, 9 мая я встретил Победу. И также как в 1941, когда не верилось, что на нас напали, не верилось, что война окончилась. И она ведь не окончилась для многих.

последний бой после победы

- 9-10 мая мы были в Праге, а 11-го по заданию командования отправились в Австрию, уже на постоянное место дислокации. Отъехали от Праги уже на значительное расстояние, и вдруг, из леса справа началась сумасшедшая стрельба по нам. Недобитые фашисты, значит, мстили. Побили много наших. А потом, когда их накрыли огнем, подняли палки с белыми тряпками. Сдавались. Как обидно было! Ребята прошли всю войну, встретили Победу, и погибли 11 мая.

Демобилизовался Федор Голубин в 1946-м. Вернулся в Архангельскую область. Женился. Ходил бить морского тюленя в Арктику на ледоколе «Прончищев». Работал рулевым и мотористом на катере, 9 лет шофером на Соловках, куда получила направление после учебы супруга Федора Прокоповича. А потом, из-за бронхиальной астмы жены, по совету врачей перебрался в среднюю полосу – в Липецк.

В Липецке устроился водителем в УВД, где и отработал до 1983 года, до пенсии. Потом еще 6 лет, до 1990-го работал в службе инкассации.

Федор Прокопович Голубин награжден двумя орденами «Красной Звезды», двумя орденами «Отечественной войны», двумя медалями «За отвагу», медалями «За Курскую битву», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За освобождение Праги» и многими другими наградами.

Никита Воробьев

ветераны